Януш корчак о праве ребенка на бунт и праве взрослого быть ребенком

      Комментарии к записи Януш корчак о праве ребенка на бунт и праве взрослого быть ребенком отключены

Януш корчак о праве ребенка на бунт и праве взрослого быть ребенком

Потребительское отношение к природе, выяснившее глобальный экологический кризис к 1950-60м годам, на данный момент вышло на новый уровень: видимое загрязнение в городах удалось снизить еще к 1980-м. Но большая часть людей практически потеряла контакт с природной средой. Сократилось не только число туристов, дачников и путешественников. Сократилось время самого несложного нахождения на открытом воздухе.

спортивные площадки и Парки пустуют. студенты и Школьники солидную часть времени выполняют за компьютерами и другими электронными средствами. Навыков общения с другими людьми и природой, навыков сотрудничества с естественной ее ресурсами и средой сейчас практически никто не приобретает.
Наряду с этим педагогика как наука, потому, что эксперты задавлены шаблонами массовой скандальной «культуры» — прессы и популистской политики.
Что остается делать? — Лишь возвратиться к опыту великих реформаторов.

В собственном раннем произведении «Исповедь мотылька» (1914), Януш Корчак написал:
«Реформировать мир — это значит реформировать воспитание«.

Корчак постоянно предостерегал от обобщений и абсолютизации явлений. В ходе воспитания речь заходит о конкретном ребёнке, что требует личного подхода. Ребёнка необходимо отслеживать в ходе развития, изменений, и уже, исходя из этого, производить самые эффективные приёмы воспитания.

Процесс воспитания должен был подчинён идее хорошего развития, как физического и духовного здоровья.

Основной постулат педагогических совокупностей Януша Корчака — полная сокровище детства. «Те, у кого не было безмятежного, настоящего детства страдают всю жизнь». Ребёнок настоящий человек, не смотря на то, что и в другом измерении. Ребёнок, по Корчаку, — это сто масок, в сфере инстинктов — это смутные эротические предчувствия, в сфере эмоций — он превосходит взрослого, у него нет тормозов.

В сфере интеллекта, как минимум, ребёнок не уступает взрослому, но ему не достаточно опыта. «Вот из-за чего взрослый часто бывает ребёнком, а ребёнок — в полной мере зрелым человеком. Остальные различия разъясняются тем, что он не получает и, будучи на иждивении, должен подчиняться».
Корчак отмечал, что обстоятельством унижения ребёнка есть лживая, проникнутая лицемерием совокупность воспитания, которую взрослые не реформируют из несложного эмоции лени. Он подчёркивал, что нужно научить ребёнка и отличать неправда, и ценить правду; не только обожать, но и ненавидеть; не только уважать, но и ненавидеть; не только соглашаться, но и возмущаться; не только подчиняться, но и бунтовать.

Ребёнок испытывает недостаток в свободе, но «мы взрослые, не можем поменять нашу жизнь; воспитанные в неволе, мы не можем дать ребёнку свободу, по причине того, что сами в оковах».

Януш Корчак подчёркивал необходимость всестороннего изучения ребёнка, необходимость определить о нём как возможно больше. В этот самый момент на него не могли не оказать влияния идеи позитивизма, деятельно распространявшиеся в Польше того времени.

Януш Корчак с сотрудниками и детьми Дома Сирот (Варшава)

Большие представители польского позитивизма: педагог и психолог Ян Владислав Давид, автор Болеслав Прус были неоспоримыми авторитетами для Генрика Гольдшмита и содействовали пробуждению в нём интереса к педагогике. Ещё в собственную бытность врачом Корчак посещал клиники, поликлиники, сиротские приюты, дома для малолетних преступников, знакомился с ведущими педагогическими течениями того времени. Но главным, непременно, являлся персональный опыт.

В «Ежедневнике» Януш Корчак отмечал собственный принцип: «Изучить, дабы задавать новые и всё новые вопросы». И он замечает везде, чётко отслеживает обстановку. Каждая вещь, каждая мелочь (кроме того носовой платок) даёт массу информации и информации для анализа.

Целый материал Корчак фиксирует, документирует и обобщает, заводит особую дневник воспитателя и записную книжку. Документация Януша Корчака отличалась многообразием: внутренняя корреспонденция детдома, протоколы о работе самоуправления, записки детей, объявления, стенгазеты Дома сирот. Это был настоящий архив, что разрешал докопаться до настоящих обстоятельств тех либо иных изменений с детьми.

Кроме того в страшные дни оккупации он думает о спасении этого богатейшего материала.

Во всех собственных начинаниях Корчак проводит линию на создание совокупности, выстроенной на научных правилах. Так, доска объявлений в Доме сирот потрясает обилием извещений, предупреждений, отчётов и просьб.

Огромное внимание уделяется самовоспитанию. В Доме сирот действовала совокупность самоуправления. Самоуправление должно было помогать самовоспитанию, справедливости и воспитанию самостоятельности. Роль же воспитателя в самоуправлении — роль ассистента.

Доска для контактов с детьми, почтовый ящик для переписки воспитанников с воспитателями, стенгазета, совместные совещания, товарищеский суд, для которого Корчак составил воспитательный кодекс. В суд дети имели возможность жаловаться как друг на друга, так и на взрослых. Во вступлении к «Кодексу товарищеского суда» Корчак писал: »

В случае если кто-то сделал что-нибудь нехорошее, оптимальнее забыть обиду его.

В случае если сделал нехорошее, по причине того, что не знал, что это не хорошо, сейчас уже будет знать.

В случае если сделал нехорошее не специально, в будущем будет осмотрительнее.

В случае если сделал нехорошее, поскольку ему тяжело привыкнуть, попытается больше не делать этого.

В случае если сделал нехорошее, вследствие того что его подговорили, больше не послушается.

В случае если кто-то сделал что-нибудь нехорошее, оптимальнее забыть обиду его, подождать, пока не исправится».

Все решения суда были гласными. Соблюдалась свобода высказывания, выбора судей, которыми были дети. Воспитатель же выступал в роли секретаря с совещательным голосом.

На базе Судебного совета был образован Совет самоуправления, бывший и законодательным, и аккуратным органом суда. Им разрабатывались правила, регулирующие жизнь Дома сирот. В Совет входили десять детей и воспитатель в качестве главы и секретаря.
Советом принимались решения, касавшиеся как всего коллектива, так и отдельных детских групп. Ответы имели бессрочное либо временное воздействие. Воспитательные функции выполнялись Советом через проблемные комиссии (к примеру, рабочая группа для учебников чистоты и проверки тетрадей), указаниям и контролю которых должны были подчиниться все воспитанники.

По окончании образования детского сейма Совет стал играть роль аккуратного органа. На вершине совокупности детского самоуправления был Сейм, складывавшийся из 20 парламентариев. Сейм избирался раз в год путём общего голосования.

Его задачей было принятие или отклонение распоряжений Совета самоуправления, а, помимо этого, установление знаменательных дат и праздников в жизни дома, присуждение призов и т.д. Позднее Сейм кроме того принимал участие в утверждении ответов о исключении и приёме воспитанников.

Органы самоуправления решали как конкретные задачи (организация концертов, пьес, поддержание порядка и чистоты и т.д.), так и постоянные задачи (охрана собственности, организация работы и т.д.).
И всё-таки, не обращая внимания на огромные полномочия, самоуправление не заслоняло собой самих воспитателей. В Доме сирот действовал Педагогический совет, складывавшийся из воспитателей. Данный совет отвечал за цели и результаты обучения, направление воспитательной работы, за опеку над детьми, организацию судьбы в Доме и развитие каждого ребёнка.

Самоуправлением реформы Януша Корчака не ограничились. Была введена широкая совокупность небольших импульсов и стимулов самовоспитания. Это и «перечни раннего вставания», и «перечни драк», нотариальная контора, перечни извинений и благодарностей, почтовые коробки, шкаф находок, «антипатии и плебисциты доброты», в то время, когда дети оценивали друг друга, тем самым, устанавливая категории «гражданства».

Шкала оценки отличалась многообразием вариантов:
1. товарищ;
2. жилец;
3. равнодушный жилец;
4. обременительный новичок.

Особенное место в педагогических совокупностях Януша Корчака занимал труд. Корчак писал:
«Труд не позорит, а возвышает индивида до ранга человека». Он стремился детям привить любовь к труду. Дети сами выбирал и для себя род занятий.

Они обязаны были поддерживать чистоту, помогать, на кухне, в библиотеке, в мастерских. За исполнение особых работ детям выплачивались деньги («прибыльные дежурства»).

Взяв деньги, дети имели возможность насладиться всеми отрицательными чертами обладания ими. Корчак постоянно подчёркивал однообразную полезность интеллектуального и физического труда. Эти правила он пробовал воплощать в судьбу и в Доме сирот, и в доме для польских детей в Прушкове, в собственных выступлениях на радио.

Корчак большое количество трудился над выработкой хороших качеств у детей, содействовал формированию их талантов (так детям предлагалось писать воспоминания). Огромное внимание уделялось выработке волевых качеств. А также страсть к пари была обращена на благо воспитания (Игорь Ниверли говорит про попытку мальчика путём пари отказаться от потребления слова «холера»).

Очень необходимо подчеркнуть и проект Януша Корчака — газету «Небольшой Пшеглёнд», «первую в мире газету, созданную детьми и для детей» (слова М. Яворского). В Варшаве выходила солидная еврейская газета — польско-язычный «Отечественный Пшеглёнд». Редакция этого издания одобрила идею Корчака об издании еженедельного приложения называющиеся «Небольшой Пшеглёнд» Во вступительной статье к «Малому Пшеглёнду» Януш Корчак писал: «В издании будет освещаться всё, что касается школы и школьников.

А редактироваться он будет так, дабы не давать в обиду детей и следить, дабы во всём была справедливость. В нём будет три редактора. Один ветхий (лысый и в очках), дабы не было беспорядка.

Второй — юный для мальчиков и одна редактор — девочка — для девочек. Дабы никто не стеснялся, открыто и звучно сказал о собственных обидах, огорчениях и заботах. Любой может придти, поведать и написать всё, что он желает, на месте, в самой редакции».

«Небольшой Пшеглёнд» начал издаваться во второй половине 20-ых годов XX века. Сперва планировалось повторять структуру головного издания, но в итоге остались следующие разделы:
По стране.
Последние известия.
Что у нас слышно.
Дом.
Товарищи.
Из городов и местечек.
Практикум для смекалистых.

Уже в первоначальный год у издания было 200 постоянных обозревателей, а писем приходило от восьми до десяти тысяч. Скоро показались и провинциальные обозреватели. Януш Корчак был редактором «Малого Пшеглёнда» до 1930 года, в то время, когда его поменял Игорь Ниверли.

В один момент, Корчак готовит для польского радио цикл передач «Беседы ветхого врача», просматривает лекции в Свободном Польском университете и на Высших иудейских педагогических направлениях, трудится в суде для малолетних преступников, а с 1934 года — делается не еврейским представителем Польши в Интернациональной иудейской организации.

Януш Корчак был великим экспериментатором, отрицал завершённость системы и любую ортодоксальность.

Первого сентября 1939 года началась Вторая Мировая война. Польское свободное государство прекратило собственное существование. Скоро нацисты организовали в Варшаве и других польских городах гетто.

В первой половине 40-ых годов двадцатого века Дом сирот переселяется в Варшавское гетто. Кошмары судьбы иудеев в оккупированной Варшаве требуют отдельной статьи. На территории Польши начинается планомерное уничтожение иудейского населения.

5 августа 1942 года от запасного пути Гданьского вокзала, от сборного пункта (Умшлагплац) отправился очередной состав в лагерь смерти Треблинка. В нём были дети, воспитанники Дома сирот, а с ними Януш Корчак. Дети шли с зелёным флагом — знаком расцвета, надежды, роста. Это был немой, великий протест против чумы нацизма.

Корчак имел возможность спастись, такая возможность предоставлялась ему несколько раз.

Германский офицер на Умшлагплац, просматривавший «Банкротство юного Джека» и определивший автора, предлагал спасение. Великий Януш Корчак ответил: «Вы ошибаетесь. Дети в первую очередь!».

Дверь захлопнулась. Врач Януш Корчак и дети Дома сирот погибли в лагере смерти Треблинка.

При подготовке статьи, была использована работа Марека Яворского «Януш Корчак» (Варшава, 1978) Александр Фридман

ПОСЛЕДНИЙ УРОК
1.
В первой половине 40-ых годов XX века в Варшаве, в гетто, в четырехэтажном доме на Хлодной улице, где был Дом сирот, шестидесятитрехлетний доктор, писатель и учитель Януш Корчак начал вести ежедневник. На попечении у него к этому времени пребывало двести детей, забота о которых способна забрать у человека двадцать четыре часа в день и в более спокойные времена. Зимний период же 1942-го в оккупированной немцами Польше к простым заботам Корчака прибавлялась еще одна: где добывать продовольствие?

педагогика и Вся методика, любовь и вся философия к детям сводились для него в этих событиях к одному вопросу: способен ты либо не может дотянуться двести килограммов картошки на каменном огороженном пятачке, куда согнано 370 тысяч иудеев? Каждую семь дней, по субботам, как и положено, Корчак взвешивал детей. “Час субботнего взвешивания — час сильных ощущений”,— записал он в ежедневник. Дети катастрофически худели.
К лету 1942-го у Корчака уже не было никаких сомнений в том, какое будущее ожидает его и его детей. Он, само собой разумеется, не знал о директиве штурмбаннфюрера СС Германа Хефле, предписывавшей начать “выселение на восток” (другими словами в концлагерь Треблинку), но по происходившему около осознавал, что немцы начали методичную и планомерную работу уничтожения.

Они применяли несколько способ, а множество их, комплексно: облавы, на протяжении которых по людям раскрывалась неожиданная стрельба, умышленное создание скученности людей при запрете на поставки продовольствия, вывоз эшелонами в лагеря смерти. Смерть для Корчака и его детей в эти месяцы из абстрактной возможности, ожидающей все живое, превратилась в близкую неизбежность. На одной из страниц ежедневника мы читаем: “У тротуара лежит ребёнок, не то живой, не то мертвый.

В этот самый момент же рядом, у трех мальчиков, игравшихся в лошадку, перепутались веревочки (вожжи). Мальчуганы переговариваются, пробуют и без того, и эдак, злятся, задевают ногами лежащего. Наконец один из них говорит: “Отойдем самую малость, в противном случае он мешает”.Они отошли на пара шагов и распутывали вожжи”.

2.
Дни Корчака были заполнены с раннего утра до поздней ночи. Он писал воззвания и письма, прося оказать помощь детям хоть каким-нибудь продовольствием; в феврале он взвалил на себя новые заботы о Доме подкидышей, помещавшемся на Дельной улице. “В помещении, вычисленном на пара сот, пребывало пара тысяч детей,— обрисовывал один из очевидцев новое поприще врача Януша Корчака.— С порога в шнобель бил запах мочи и кала.

Младенцы лежали в грязи, пеленок не было, зимний период моча мёрзла, и на этом льду лежали окоченелые трупики. Дети постарше целыми днями сидели на полу либо на скамеечках, монотонно качаясь, и, как зверушки, жили от кормежки до кормежки в ожидании скудной, весьма скудной пищи… Врач Корчак решил очистить эти Авгиевы конюшни”.

Но, обмывая и укутывая младенцев, выдавая ребятам постарше по кусочку хлеба и кружке кипятка, что он разливал из ветхого побитого чайника — имел возможность ли он не думать о том, для чего выручает их? Имел возможность ли он, пожилой человек, не склонный к самообольщению, не думать о том, для какого именно будущего он воспитывает детей у себя дома сирот? Прививает им хорошие манеры, учит доброте— для газовой камеры в Треблинке, для крематория в Освенциме?

смерть и Дети. Само сочетание этих слов заставляло его душу корежиться в отчаянии. Видение душегубки неоднократно появляется на страницах его ежедневника, но он не производит его наружу, прихлопывает между страниц, оберегает детей, которых нельзя уберечь. Перед ним, воспитателем, всю жизнь готовившим детей для жизни, в эти весенние и летние месяцы 1942 года поднимался вопрос, которого нет и не может быть ни в одном книжке педагогики: как готовить детей к смертной казни? Сказать им правду — либо обманывать их?

Любое ответ мучительно, но до поры до времени им двигал инстинкт воспитателя, заставлявший его делать то, что он делал неизменно. “Пасмурное утро. Добрая половина шестого. Словно бы и нормально начался сутки.

Говорю Ганне: — Хорошее утро.
Она отвечает удивленным взором. Прошу:
— Ну улыбнись же! Бывают бледные, чахлые, чахоточные ухмылки”.

3.
Под давлением кошмарной действительности, под грузом ужасной ответственности он оставался все тем же Ветхим Врачом, в душе которого не было неприязни кроме того к воинам, защищавшим гетто. Тот импульс, что лежит в базе всей его педагогики (желание осознать, пробраться в душу), не ослабевал кроме того тогда, в то время, когда он, поливая цветы, в окно видел часового, находившегося с обширно расставленными ногами. Он и в часовом пробовал ощутить что-то человеческое, незлое. “Быть может, в бытность собственную штатским он был сельским преподавателем, может, нотариусом, подметальщиком улиц в Лейпциге, официантом в Кельне?
А что он сделал бы, кивни я ему головой? Помаши дружески рукой?
Возможно, он не знает, что все так, как имеется?
Он имел возможность приехать только день назад, издали…” — записывал он в ежедневник в тщетной надежде.
Доброта не оставляла его. Эта доброта ушла в могилу вместе с ним, и нам не вернуть ее тут во всей ее глубине и силе. (Но, выражение “ушла в могилу” имеется только дань благо пристойному XIX веку, в то время, когда люди умирали в собственных постелях в уверенности, что получат гроб и саван; Корчака задушили газом и сожгли в печи, как мусор.) Мы не можем до конца почувствовать эту доброту, по причине того, что она неотрывна от человека и выражается в его ухмылке и глазах, в тепле его ладони, звуке его голоса.

Мы можем лишь догадываться. Усталая мудрость таится в глазах Корчака на сохранившихся фотографиях, мудрость человека, что осознаёт, что окружающие его дети пришли в мир на страдание и испытание. Имеется фотография, которая во всех трудах о нем именуется “Януш Корчак играется с детьми”: пожилой лысый холостяк в мятом халате стоит, положив руку мальчишке на пояснице, а около него толпятся другие — ухмыляющиеся рожицы, бритые головы, босые худые ноги с закатанными штанинами.

Лицо Корчака, обрамленное мягкой бородой, сосредоточенно, в наклоне головы и шеи смирение, углы рта скорбно опущены вниз. Это снимок довоенных лет, но Корчак тут как словно бы предчувствует будущее. Он в очках в узкой оправе, с круглыми продолговатыми стеклами; в них же мы видим его на последней фотографии 1941 года, и в них же он отправился в газовую камеру, ведя за собой двести детей.

Либо на пороге камеры он снял их тем усталым спокойным жестом, каким снимают очки перед сном?

4.
Днем Корчак вел ту учителя и обычную жизнь воспитателя, которую тяжело обрисовать, по причине того, что она складывается из десятков незначащих на первый взгляд случаев и событий, каковые покупают суть лишь тогда, в то время, когда складываются в одну неспециализированную громадную картину. Он, как неизменно, говорил своим детям сказки и истории, просматривал с ними книги, наполнял их время трудом и учёбой. Старшие должны были заботиться о младших.

Дружно — о порядке в Доме сирот. Сам он был в один момент везде — в столовой и в спальне, где присаживался на край кровати и что-то негромко сказал плачущему в подушку мальчику, в туалетной помещении, где контролировал чистоту полотенец, и в классе, где контролировал диктанты, исправлял неточности и растолковывал, из-за чего слово “огород” пишется с “д” на финише.

В таковой работе не меньше слов значит взор, не меньше взора—улыбка и касание руки, показывающая, что в неточности либо неудачном поступке нет ничего ужасного. Корчак был, как неизменно, ровен и спокоен — он действовал так, как словно бы и его, и детей ожидает громадное будущее. Много-много лет судьбе.

Но под крепостью, которую выстроил Ветхий Врач, разверзался преисподняя, что он скрывал от детей. Об этом он писал в ежедневнике, поверяя ему всю отчаяние и свою тоску. Кошмары вырывались из-под контроля в снах. “Какие конкретно невыносимые сны! — записывал Корчак.— День назад ночью: немцы, а я без повязки в недозволенный час в Праге. Просыпаюсь. И снова сон.

В поезде меня переводят в купе, метр на метр, где уже имеется пара человек. Данной ночью снова мертвецы. Мертвые тела мелких детей. Один ребенок в лохани. Второй, с содранной кожей, на нарах в мертвецкой, очевидно дышит.

Новый сон: я на неустойчивой лестнице, высоко, а папа снова и снова сует в рот кусок торта, большой, этакий с глазурью и с изюмом, в противном случае, что во рту не помещается, раскрошенное, кладет в карман.

В самом ужасном месте просыпаюсь. Не есть ли смерть таким пробуждением в момент, в то время, когда, казалось бы, уже нет выхода?”

5.
Ежедневник Януша Корчака — книга, написанная человеком, опытным, что ему предстоит, и решившим , поменять которое неспособна никакая сила в мире. Ответ это весьма : с детьми. Он принял его весьма в далеком прошлом, в далеком прошлом, и оно сейчас неподвластно ни штурмбаннфюреру СС Герману Хефле, распоряжающемуся судьбами людей в гетто, ни часовому, стоящему наоборот Дома сирот (“Я поливаю цветы. Моя лысина в окне такая хорошая цель. У него винтовка.

Из-за чего он стоит и наблюдает?”), ни кроме того самому сегодняшнему Янушу Корчаку. В то время, когда он осознал, что жизнь выбрана, что будущее уже сложилась? В то время, когда молодым доктором пришел в лазарет для детей из бедных семей? В то время, когда сорок лет назад пожалел мелкого недотепушку, игравшегося на полу в ножницы? В то время, когда основал Дом сирот?

Не отыскать в его жизни этого мгновения; самые главные ответа накапливаются в душе, незаметно и настойчиво, с каждым днем и год за годом, и позже внезапно приходит сутки, в то время, когда делается светло: все уже решено и поздно что-нибудь поменять. Жизнь имеется жизнь. Януш Корчак, создатель радостных и умных книг, в которых он говорил миру о детях, книг, многократно издававшихся в Польше и находившихся на полках у сотен преподавателей, пишет собственную последнюю книгу в гетто, где нет издательств.

Он не сохраняет надежду, что эти тетрадки в голубых обложках избежат той судьбы, что уготована ему и его детям. Он пишет не в назидание человечеству, а в жажде в последние оставшиеся ему семь дней еще раз утвердиться в собственном ответе и в собственной вере.

Все, что он писал до этого (а это тысячи страниц, пара томов), было пронизано верой в то, что человек в праве быть самим собой — в праве быть свободным. Возраст тут ни при чем. В ребенке он постоянно видел человека, а не полуфабрикат человека. Он умел ощутить и признать разум и волю в малыше, отказывающемся выпивать молоко с пенками, в грубоватом ребёнке, щеголяющем неотёсанными словами. “Сто детей… сто людей, каковые не когда-то в том месте, не еще… не на следующий день, а уже… на данный момент… люди”.

В довоенные времена, каждый день заходя на цыпочках в спальню Дома сирот, он постоянно чувствовал прерыв дыхания, горло пережимала нежность и робость — столько беззащитности было в лицах дремлющих детей, такое будущее дышало в такт их размеренному дыханию! Он видел собственный назначение, назначение воспитателя, в том, дабы оказать помощь им сбыться.

Он ни при каких обстоятельствах не обманывался: жизнь — ожесточённая вещь. Довольно часто она насмехается над человеком, но кроме того и насмешка и эта жестокость не могут поменять то, что образовывает ядро человеческого “я”.

Свобода невидимыми нитями связана с рабством и тайно перетекает в него: никто из нас не может уйти от собственной судьбы. “Она грезила о монастыре, а оказалась в доме терпимости; но и в том месте оставалась сестрой милосердия, которая в неприемные часы заботится за больными товарками, утоляя их страдания и печали. Другую влекло к радости, и она полна им в приюте для больных раком — кроме того умирающий радуется, слушая ее болтовню и следя угасающим взором за ярким личиком…” Он знал это не понаслышке, не из романов и повестей. В его памяти жили судьбы его детей — сотен детей, прошедших через Дом сирот.

Его свободу жизнь также вывернула наизнанку. Он учил детей жить — а сейчас должен был научить их умирать.

6.
В июле Корчак и его дети занялись театром — он решил ставить пьесу. Эта выдумка обеспечила им множество хлопот, каковые отвлекли их от происходящего за стенками Дома сирот. Дети учили роли, придумывали костюмы, репетировали в громадном зале, отысканном Корчаком в пустеющем гетто.

Кто еще был жив и может передвигаться, превозмогая голод, были приглашены, в котором было сообщено, что их ожидает “что-то большее, чем актеры-дети”.

Пьеса, которую выбрал Корчак для собственных детей, была написана за тысячи километров от Варшавы, в Индии. В данной необычной пьесе Тагора все было неясно, каждое слово означало больше, чем казалось на первый взгляд, любой предмет, кроме собственного несложного, понятного всем, житейского назначения, имел и назначение тайное и глубокое, уводившее в мир буддистских представлений о непрерывности судьбы, о сансаре — колесе превращений.

Окно, в которое в течении всей пьесы смотрел больной мальчик Амаль, было окном на улицу—и в другую жизнь, текшую где-то поблизости от данной. Сам Корчак наблюдал на игру собственных актеров из дальнего угла долгого, не хорошо освещенного зала. Что он считал, что ощущал, видя бледные лица собственных актеров, слыша их не сильный голоса, чувствуя исходившие от них подъём и возбуждение?

Какая боль и жалость разрывали ему сердце? Смог ли он, репетируя, растолковать им то основное, во имя чего он выбрал пьесу Тагора — смерти нет, а имеется лишь переход в другую жизнь? Мы не знаем.

Тут, говоря о днях и последних неделях Корчака и его детей, мы вступаем в область полузнаний, предположений, преданий, слухов. Живых свидетелей практически не осталось (их тем меньше, чем ближе к газовой камере). Одно из последних абсолютных свидетельств покинул Игорь Неверли, бывший когда-то сотрудником и секретарём Корчака: “На Белянах сняли для него помещение, приготовили документы.

Корчак имел возможность выйти из гетто в любую 60 секунд, хотя бы со мной, в то время, когда я пришел к нему, имея пропуск на два слесаря — и лица техника водопроводной-канализационной сети. Корчак посмотрел на меня так, что я съежился. Видно было, что он не ожидал от меня для того чтобы предложения… Суть ответа врача был таковой… не кинешь же собственного ребенка в несчастье, болезни, опасности.

А тут двести детей. Как покинуть их одних в запломбированном вагоне и в газовой камере?”

7.
Тетрадки с ежедневником Януша Корчака были отысканы по окончании войны; они были замурованы в стенке на чердаке Дома сирот. Заключительную запись Корчак сделал за два дня перед тем, как повел собственных детей к поезду, идущему в Треблинку. Эта запись разбита на десять пронумерованных главок. Значит ли это, что Ветхий Врач десять раз открывал тетрадь и записывал нахлынувшие мысли? Либо это значит, что вечером, сев писать, он не смог собрать мысли воедино и записал их, разбив на отрывки?

Мы не знаем этого.

Ежедневник Корчака кончается на ноте надежды и горечи. Надежды на то, что чудо спасет детей. Чуда не произошло. Планомерная и методичная работа немцев шла своим чередом. Они очищали гетто район за районом. Они документировали собственную деятельность в десятках распоряжений, распоряжений, телефонограмм, отчетов, и потому историку очень просто воссоздать картину уничтожения. Но в данной картине все-таки остаются безлюдные места, провалы — тут также имеется кое-что, что нам не разрешено узнать.

Это тайна последних часов, совершённых Корчаком и детьми в Доме сирот. Что он сообщил им? В то время, когда он, одного ребенка держа на руках, другого держа за руку, повел колонну к вагонам, его воспитанники не плакали. Очевидцам они не казались кроме того особенно удрученными.

Колонна шла в примерном порядке (по некоторым свидетельствам, кроме того с зеленым знаменем в первых рядах). Одурачил ли Корчак детей, сообщив, что их в второе место? Вряд ли.

Корчак ни при каких обстоятельствах не лгал детям, да дети гетто и не попались бы на таковой неловкий обман. Сумел ли он в последние часы дать им собственный последний урок на немыслимую для преподавателя тему: что такое смерть, и как умирать достойно? Не смотря ни на что, Ветхий Врач был и оставался для них великим авторитетом; и они пошли за ним без слез, так, как он приказал.

Алексей Михайлович Поликовский

Дом для сироты. Касается каждого, эфир от 06.12.2016


Интересные записи на сайте:

Подобранные по важим запросам, статьи по теме: