Почините нам экономику. кудринские классики против столыпинских кейнсианцев

      Комментарии к записи Почините нам экономику. кудринские классики против столыпинских кейнсианцев отключены

Почините нам экономику. кудринские классики против столыпинских кейнсианцев

В Российской Федерации сложилась совершенная контрреволюционная обстановка: верхи не смогут жить по-новому, а низы не желают, утверждает цифровые направления технологии и руководитель Инновации Столичной школы управления Сколково Владимир Коровкин, разбирая в статье для Republic две антагонистические программы развития страны.
У домашних психотерапевтов имеется жаргонное выражение Почините нам ребенка.
Оно обозначает популярный запрос от клиентов: был хороший ребенок и внезапно вышел из строя, начал приобретать двойки, грубить, лгать, красть, курить. Сделайте его снова хорошим, почините. Умелые психотерапевты ненавидят данный запрос. Вследствие того что дети сами по себе не ломаются. Значительное изменение поведения ребенка — показатель глубоких неприятностей в семье, каковые поддаются только системному лечению.

Но родители, в большинстве случаев, бегут от осознания данной системности: Не нужно лечить всю семью, легко пускай ребенок снова станет хорошим.
Эта обстановка поразительно напоминает нынешние дискуссии о российской экономике, набирающие силу по окончании публикации несколько дней назад стратегии Столыпинского клуба. Почините нам экономику — таков запрос экспертам. Сделайте так, дабы она прекратила приобретать двойки, грубить и курить за гаражами. Но, в действительности, каждая экономическая дискуссия — это глубинный спор об государстве и обществе, распределении между ними власти и прав, о методах управления конфликтами их заинтересованностей.

Без готовности к системным трансформациям в этом распределении не нужно ожидать, что экономика внезапно быстро улучшит собственную траекторию развития.
Возвращение к дискуссии
Полноценная экономическaя дискуссия в Российской Федерации — скорее уникальность. Прошлая разгорелась в далеком 1999 году, на протяжении сaмых острых в современной истории страны выборов в парламент. Тогда серьёзным направлением борьбы между блоком и яблоком Отечество — Вся Российская Федерация (ОВР) по одну сторону баррикад и Единством с СПС — по другую был спор о рaзвитии Москвы под управлением Юрия Лужкова — одного из фаворитов ОВР.

В то время Москва с ее мега- проектами наподобие Третьего кольца и полуручным режимом управления экономикой смотрелась необычным очагом благополучия на фоне другой страны. А политический оппонент Лужкова Михаил Леонтьев, выступавший главным экономическим аналитиком Единства, систематично обвинял столичного главы горадминистрации в кейнсианстве, произнося это слово с неповторимым зарядом презрения. Верное экономическое управление, согласно точки зрения Леонтьева, состояло бы в минимизации роли страны — дабы оно только создавало условия для развития частного бизнеса.
Нынешняя полемика кудринцев со столыпинцами возвращает нас к дискуссии тех же задач, не смотря на то, что и в новом контексте. Тогда, семнадцать лет назад, общество еще не знало, что в первых рядах у него десятилетие невиданного роста поизводства, возврат к относительному благополучию по окончании выживания 1990-х. Сама возможность экономического успеха для России смотрелась достаточно призрачной.

Сейчас мы понимаем, что успех в принципе достижим, и это познание, с одной стороны, дает больше предлогов для оптимизма, а с другой — формирует новую опасливость в действиях. Во второй половине 90-ых годов двадцатого века возможно было в целом руководствоваться подходом хуже не будет. на данный момент неотъемлемой частью оценки направлений действия делается не навреди.
В большинстве случаев при дискуссии долговременных экономических замыслов не избежать темы экономических циклов — в какой точке находится на данный момент экономика и на какое перемещение всемирный конъюнктуры она может рассчитывать. Меньше внимания завлекают циклы экономической мысли, а напрасно. Они в огромной степени определяют поле неприятностей, подходов и инструментов, попадающих в сферу планирования.

Эти циклы достаточно долги, они соответствуют приблизительно двум поколениям активных ученых и колеблются В первую очередь XIX века между двумя полюсами — эффективная и социальная экономика . Первая — фетиш классиков и неоклассиков, начиная с Адама Смита. Вторая взяла собственный замечательное теоретическое описание у английского экономиста Джона Мейнарда Кейнса — того самого, к которому испытывал такую неприязнь Михаил Леонтьев.

Из-за чего происходят эти колебания и что они определяют?
Обозвать кейнсианцем
Теория британских классиков утверждала, что экономика неизбежно придет к балансу, благодаря невидимой руке рынка. Всякое вмешательство страны, будет безуспешно — оно только растратит ресурсы, но не поменяет обстановку на сколь-либо долгий срок. Рынок посильнее, чем любое правительство мира, он скоро заберёт собственный.
Но у данной теории была неприятность: экономический баланс в глазах общества смотрелся быстро неприглядным. В нем появлялась нищета, неравенство и обездоленность возможностей. Таково устройство мира — стоически отвечали экономисты — в случае если пробовать его поменять, станет еще хуже, общество растратит собственные ресурсы ни на что и погрузится в еще громадную нищету.

Считалось, что в долговременной возможности следование экономическим законам будет вести к накоплению достатка, которое улучшит, а также, положение беднейших слоев. Словосочетание долговременная возможность до сих пор остается фетишем хорошей школы, ответом на все неудобные вопросы: каждые возмущения экономики тут и по сей день — только следствие временных событий, затуманивающих воздействие объективных сил подобно тому, как перемещение воздуха не дает перу падать с подлинным ускорением. Строить экономическую политику как реакцию на эти возмущения было бы сумасшествием.
В долговременной возможности мы все мертвы, — остроумно увидел Кейнс в 1920-е годы. К тому моменту миру было явлено хватает ситуаций провала концепций хорошей экономики. самоё убедительным возражением смотрелась глобальная Великая депрессия предела 1920-х — 30-х годов. Обрушение ведущих экономик планеты, ужасная безработица, деиндустриализация, возврат к самой крайней нищете — в таковой ситуации правительства не могли и ожидать наступления долгосрочности.

Заслуга Кейнса в том, что он дал глубокое теоретическое осмысление последовательности действенных мер национального вмешательства, продемонстрировав, что в кризисной обстановке ключом к росту есть спрос. Данный спрос возможно создан правительством, причем иногда все средства хороши — впредь до ничем не обеспеченного заимствования (идею которого хорошие экономисты вычисляли нехорошей ересью из вероятных). Теории Кейнса и последователей разрешили не только пережить 1930-е, но и обеспечить в послевоенных западных государствах переход к обществу общего благосостояния, в котором деятельно вмешивающееся в экономику государство перераспределяет ресурсы в пользу нуждающихся, предоставляя кроме того беднейшему населению высокие стандарты судьбы.
Но в 1970-е экономика общего благосостояния начала быстро рушиться. Вопреки предсказаниям кейнсианской теории, появилось сочетание невысокого роста, высокой безработицы и высокой инфляции. Такую возможность предугадал только Милтон Фридман, вдохнувший новую судьбу в хорошую экономическую науку.

В начале 1980-х цикл управления экономикой возвратился к позициям XIX века: эффективность обеспечивается рынком, государство — неприятель хорошего экономического управления (либо, в лучшем случае — лишнее звено в нем), нельзя перераспределять достаток, не создав его. На этих идеях были выстроены рейганомика в Соединенных Штатах и тэтчерономика в Англии, разрешившие преодолеть инфляцию и стагнацию и выйти на устойчивый рост.

Кое-какие ученые показывали, что ослабление национального вмешательства в гражданскую экономику при Рейгане и Тэтчер с лихвой перевешивалось стремительным ростом армейских затрат, профинансированных за счет государственного долга — в полной мере в духе кейнсианского повышения спроса. Но большая часть мировых экономистов торопились отвергнуть учение Кейнса и присягнуть неоклассике.
Этот разворот имел кардинальные последствия для современной истории России. Юные завлабы-экономисты, появлявшиеся у руля реформ в начале 1990-х — Егор коллеги и Гайдар — были искренними, уверенными и эрудированными последователями неоклассического учения.

Они вправду опирались на передовые интернациональные изучения того времени, каковые предвещали, что по окончании маленького периода шоковой терапии вольный рынок вернет экономику любой страны на рельсы уверенного роста. Как раз так и произошло — в Польше. Ни в одной из постсоветских республик экономическое восстановление не было стремительным, а глубина кризиса превзошла все ожидания.

Однако, большая часть русских и западных теоретиков растолковывали неуспех недостаточной решительностью в переходе к рынку (команду Гайдара довольно быстро отстранили от управления) и растратой ресурсов на бесплодное и хаотичное национальное вмешательство. Кейнсианец, возможно, указал бы на проблему недостаточного спроса, но в то время слово кейнсианец в научных кругах звучало фактически ругательством.
Не столь разны
Нынешняя русский дискуссия протекает в неповторимой исторической обстановке примерного равенства в силе этих двух теоретических подходов. Как и в 1930- е, по окончании глобального финансового кризиса 2008-го учение Кейнса выяснилось созвучно практическим мерам, предпринятым кабинетами министров всей земли. Кризис был приписан провалу неоклассики, и кейнсианство прекратило быть обидным ярлыком.

Пол Кругман, известный приверженец учения, взял Нобелевскую премию, а также Михаил Леонтьев стал топ-менеджером национальной корпорации.
Соответственно, представленная несколько дней назад столыпинская программа без стеснения оперирует всем инструментарием последователей Кейнса: впрямую говорит о необходимости создания спроса, признает полезность и возможность государственного долга для данной цели, упоминает мультипликативный эффект, при котором любой национальный рубль привлечет 4-5 рублей частных инвестиций. В противовес этому программа Кудрина делает фокус на экономической стабильности — другими словами, в первую очередь, низкой инфляции. Как раз высокую инфляцию хорошая традиция вычисляет результатом через чур сильного национального вмешательства и главным неприятелем роста поизводства, подрывающим стимулы для долговременных инвестиций.
Программы кардинально расходятся и в отношении курса рубля: столыпинцы требуют его поддержания страной, в парадигме рыночной экономики это — одно из самых тщетных действий, попытка противостоять объективным силам предложения и спроса. В целом программы живут во встречных базисных логиках. Столыпинская говорит, что в случае если запустить микроэкономику — в режиме практически ручного управления поставить работу отдельных фирм, — то это само собою выправит и неспециализированную экономическую обстановку. Кудринский подход — затевать с макроэкономики, удобная обстановка в ней машинально простимулирует активность компаний.
Но в двух программах оказывается нежданно большое количество неспециализированного. И в том месте, и в том месте заметен фокус на кардинальное улучшение судебной совокупности. И в том месте, и в том месте говорится о необходимости развития предпринимательства, понижении налоговой административного давления и нагрузки.

Оба подхода согласны: принципиально важно не только (либо кроме того не столько) что делать, но как это делать. Это не сказано впрямую, но именно это осознание предельно принципиально важно в нынешней русском обстановке. Теоретическая база для этого внимания к как — неизменно укрепляющаяся школа институционализма, которую возможно свести к действенной мысли: в случае если в стране не качественны инструменты экономической политики, никакие управленческие действия не приведут к ожидаемому результату.
Государство как неприятность
Экономист-институционалист, возможно, указал бы, что экономический рост в Российской Федерации на данный момент подорван не столько нехорошей интернациональной конъюнктурой, санкциями и контрсанкциями, сколько катастрофическим дисбалансом прав и власти у главных участников экономической совокупности: общества, государства и бизнеса. Последнее из механизма выравнивания и целевого перераспределения неэффективностей рынка превратилось в всецело независимого игрока, де-факто диктующего обществу экономические цели.

Такая позиция имеет очень шаткие основания и доказано низкую эффективность. Всемирный провал госкапитализма в 1970-е случился как раз потому, что страны стали в массовом порядке преобразовываться из регуляторов в монополии, ищущие для себя привилегированного положения в экономике. Когда слова госзакупки либо государственной компании начинают произноситься с придыханием, приобретая особенный статус — экономика входит в зону произвола, в духе а я издам собственный закон природы.
Обе программы — и столыпинская, и кудринская — пробуют мягко указать стране на его законное место, напоминая, что действенным локомотивом роста может стать только личный бизнес. В комментариях к обеим прямо говорится: часть прямого и косвенного госучастия в экономике — до 70% — поразительно громадна. Но в воздухе национальных коридоров, в особенности, коридоров госкорпораций, на данный момент скорее витает ностальгия по временам Госплана.

Так как росла же советская экономика в 1950-х в два раза стремительнее американской. Что мешает нам возвратиться к тому Золотому веку, в то время, когда умное инвестирование национальных ресурсов в национальные компании разрешало запускать спутники, строить самолеты, разрабатывать ЭВМ? Либо, скажем, Китай с его полугосударственной феноменальным ростом и экономикой.
В принципе, ответ дан историей, но его не всегда приятно признавать: СССР преуспел только в тех отраслях, где его национальная монополия соперничала с национальными монополиями других государств — в атоме и космосе. Тут советское планирование выяснялось часто более действенным и действенным, чем капиталистическое.

В том месте же, где советской бюрократии противостоял рынок — в вычислительной технике, электронике, лазерах, фармацевтике, биотехнологиях — траектория перемещения была одинаково неутешительной. Удачи научной школы не успевали как следует конвертироваться в работоспособные продукты, области приоритета либо паритета терялись друг за другом. Современная экономика еще более сложна и в намного большей степени завязана на инновации.

Рынок — лучший из механизмов получения обратной связи и принятия оптимальных ответов, недаром говорят, что деньги это информация. Соперничать с современными рынками в режиме ручного управления попросту нереально. Это замечательно поймут такие страны, как Китай (либо, скажем, Иран) с их постоянным и неуклонным курсом на отход и приватизацию страны от яркого экономического управления.
Нынешние неприятности со сломавшейся экономикой в Российской Федерации — прямой итог системного дисбаланса в понимании государством и обществом обоюдных прав и обязанностей. Общество приобрело идеал стабильности и в основном радо тому, что государство о нем заботится и снабжает, пускай кроме того и на неспешно понижающемся уровне. Потерпим, а в том месте государство все наладит, — приблизительно такими фразами обставляется нынешняя экономическая пассивность.

Это же общество руками административных органов и судей действенно осуждает и наказывает экономическую самостоятельность. Слово бизнес в массовом сознании прочно ассоциируется с противозаконной деятельностью, только корпорации с приставкой национальная есть в праве на существование.
Государство на данный момент находится в зоне практически нескончаемого комфорта и вряд ли имеет стимулы из нее выходить. Возможно предположить, как оно поступит с обеими программами: соберет из них красиво звучащие объявления — рост, инновации, повышение доходов — и выбросит все тяжёлые для реализации, но категорически нужные пункты, наподобие действенной судебной и законодательной реформы.

В следствии оно продолжит трудиться, как трудилось, инстинктивно наращивая собственный присутствие в экономике. На данный момент не видно ни действенного национального императива на модернизацию общества, ни публичного спроса на трансформации. Возможно заявить, что сложилась совершенная контрреволюционная обстановка, противоположная ленинской революционной: верхи не смогут жить по-новому, а низы не желают.

По данной причине, независимо от формального выбора программы действий в экономике, нас, наверное, ожидают годы социальной комфортности и нарастающего экономического отставания. Сломавшийся ребенок — экономика — не может быть починен вне значительных сдвигов в отношении государства и общества, но ни одно, ни второе на данный момент совсем не готовы к важной работе над собой.

Источник: Газета Деньги и Время

Реформы П А Столыпина


Интересные записи на сайте:

Подобранные по важим запросам, статьи по теме: