Протоиерей георгий флоровский. о смерти крестной

      Комментарии к записи Протоиерей георгий флоровский. о смерти крестной отключены

Протоиерей георгий флоровский. о смерти крестной

Создано 18 Ноябрь 2016
Идея мою Твоим смирением сохрани (Из вечернего правила).
Цель воплощения Всевышнего-Слова.
Слово плоть бысть. В этом верховная эйфория христианской веры, в этом полнота Откровения. Откровения не только о Всевышнем, но и о человеке… В воплощении Слова раскрывается и осуществляется суть людской бытия.

Во Христе-Богочеловеке явлена высший предел и мера людской судьбе. Потому что Сын Божий стал Сыном человеческим, дабы и человек стал сыном Божиим, как сказал священномученик Ириней [1]. В воплощении Слова не только восстанавливается полнота и первозданная цельность людской природы, человек не только возвращается к потерянному Богообщению, но обновляется, воссозидается, новотворится…

Первый Адам до падения был духоносным человеком… Последний Адам имеется Господь с небеси (1 Кор. 15:47). В воплощении Слова человеческое естество не только помазуется сверхизбыточным излиянием благодати, но приемлется в ипостасное единство со Словом, как собственное Ему человечество, уже нераздельно и неразлучно соприсущее Ему в Его собственной ипостаси.
В этом восприятии людской естества в непреложное общение Божественной судьбе древние отцы видели суть спасения, суть привлекательного дела Христова… То спасается, что соединяется с Всевышним, — сказал святитель Григорий Богослов [2]. Это главный мотив богословия священномученика Иринея, святителя Афанасия, святых Каппадокийцев, святителя Кирилла Александрийского, преподобного Максима Исповедника.

Вся история христологического догмата определяется главной предпосылкой: воплощение Слова как Искупление… В воплощении Слова сбывается людская будущее, свершается предвечное Божие изволение о человеке — еже от века утаенное и ангелом несведомое таинство. Отныне жизнь человека, по слову апостола, сокрыта со Христом в Всевышнем (Кол. 3:3).
Воплощение Слова было подлинным Богоявлением. И в первую очередь — явлением Судьбы… Христос имеется Слово Судьбы: Потому что Жизнь явилась, и мы видели, и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную Судьбу, которая была у Отца и явилась нам (1 Ин. 1:1-2) [3]. Воплощение Слова имеется оживотворение человека, некое воскрешение людской естества. Но Воплощением лишь начинается Евангельская история Всевышнего-Слова… Исполняется она Его в крестной в смерти.

Жизнь раскрывается нам через смерть… В этом загадочный парадокс христианской веры: жизнь через смерть как воскресение от необязательной смерти; жизнь от гроба и из гроба — это таинство живоносного гроба… Любой рождается к настоящей вечной судьбе лишь через крещальное умирание, через сопогребение Христу, оживает со Христом от погребальной купели… В этом — непреложный закон подлинной судьбе: Ты еже сееши, не оживет, аще не погибнет (1 Кор.

15:36).
Велия благочестия тайна: Всевышний явися во плоти (1 Тим. 3:16). Но Всевышний явился не после этого, дабы сходу действием Собственного всемогущества пересоздать мир, и не после этого, дабы сиянием Собственной славы сходу просветить и преобразить его… Божественное изволение не упраздняет изначального законоположения людской самовластия, не отменяет и не нарушает старого закона людской свободы. И в этом отражается некое самоограничение, некоторый кенозис [самоуничижение] Божественной власти.

И более того: некоторый кенозис и самой Божественной любви, потому что она как бы ограничивает Себя соблюдением тварной свободы…
Божественная судьба есть в уничижении, не в славе… Не многие под зраком раба выясняли Господа славы… А кто выяснял, выяснял не силою естественной прозорливости, но по Отчему откровению (Мф. 16:17). Воплощенное Слово есть на земле как человек среди человеков…

Это было привлекательным восприятием всей людской полноты. И не только людской природы, но и всей полноты людской судьбе. Воплощение должно было раскрыться во всей полноте судьбы, в полноте людских возрастов — в этом один из качеств превосходной мысли о возглавлении всяческих во Христе, которая за апостолом Павлом с такою силою была развита священномучеником Иринеем [4].

Это было уничижением Слова (Филп. 2:7), не было умалением либо истощанием Его Божества, которое и в воплощении пребывает неизменным. Это было скорее возвышением человека, обожением людской естества [5].
Необходимо выделить, что в воплощении Словом воспринята первозданная людская природа, свободная от первородного греха. Этим не нарушается полнота природы, не нарушается единосущие Спасителя с нами, безнравственными людьми. Потому что грех не принадлежит к людской природе, но имеется как бы некоторый паразитарный и противоестественный нарост на ней.

Эта идея с громадной силою была развита святителем Григорием Нисским, позднее — преподобным Максимом Исповедником в связи с учением о воле как о седалище греха [6].
В воплощении Всевышним-Словом воспринимается первозданное человеческое естество, созданное по образу Божию. Исходя из этого в воплощении и восстанавливается образ Божий в человеке… И это восприятие не было еще восприятием людских страданий, не было восприятием страждущего человечества… В противном случае сообщить, это было восприятием людской судьбе, а не смерти.

Свобода Спасителя от первородного греха свидетельствует и Его свободу от смерти как от оброка греха. Спаситель уже от рождения, подобно Первозданному, неподвластен смерти и тлению: Он может не погибнуть (potens non mori), не смотря на то, что может и погибнуть (potens autem mori). Исходя из этого смерть Спасителя могла быть лишь необязательной, не по необходимости падшего естества, а по Его свободному изволению.
Необходимо различать: восприятие людской природы и взятие греха… Христос имеется Агнец Божий взявший на Себя грехи мира (Ин. 1:29). Но грех мира Он берет на Себя не при воплощении. Это подвиг Его воли, а не необходимость природы. Спаситель подъемлет и несет грех мира свободным изволением Собственной любви.

И несет его так, что он не делается Его собственным грехом и не нарушает непорочности Его природы либо воли. Несет его добровольно. Потому и имеет спасительную силу это взятие греха как любви и свободное движение сострадания [7].
Это взятие греха не ограничивается состраданием… В нашем мире, что во зле лежит, праведность и самая непорочность имеется уже источник тесноты и страданий: вследствие того что праведное сердце скорбит и болеет о неправде, вследствие того что оно страдает от неправды мира этого… Жизнь Спасителя, как жизнь праведника, как жизнь пречистая и невинная, неизбежно должна была появляться в нашем мире судьбой страждующей и страдальческой… Добро тесно для мира, и мир этот тесен для хороша…

Мир этот отвергает добро и ненавидит свет, он не приемлет Христа, ненавидит Его и Отца Его (Ин. 15:23-24). Спаситель подчиняется порядку этого мира, долготерпит, и самое противление мира покрывает Собственной всепрощающей любовью: Не ведают, что творят (Лк. 23:34). Вся жизнь Спасителя была единым подвигом страждующей любви. Вся жизнь Его была крестоношением.

Но страдание еще далеко не весь Крест… И Крест больше, чем страждующее Добро… Жертва Христова не ограничивается послушанием, долготерпением, состраданием, всепрощением.

Запрещено разрывать на части единое привлекательное дело Христово. Жизнь Спасителя имеется единое органическое целое, и не нужно связывать его привлекательный подвиг с одним каким-либо отдельным ее моментом. Но вершина данной жизни — в крестной смерти, о чем прямо свидетельствовал Господь, говоря: Я пришел на час этот (Ин.

12:27).
Таинство Креста смущает и чувство и мысль — думается непонятным и необычным это страшное смотрение [определение]. Вся священная судьба Богочеловека была единым великим подвигом долготерпения, милосердия, любви… И вся она озарена присносущным сиянием Божества — действительно, незримым для плотского и безнравственного мира… Но на Голгофе, не на Фаворе, совершается Крест — и спасение следует за Иисусом и на самый Фавор (Лк. 9:31).

Христос приходит не только чтобы учить со властью и раскрыть людям имя Отца, и не только для дел милосердия. Он приходит пострадать и погибнуть. Об этом Он Сам много раз свидетельствовал пред недоумевающими учениками.

И не только пророчествовал о смерти и грядущей страсти, но прямо сказал, что Ему надлежит пострадать и быть убиту… Как раз надлежит, не только предстоит: И начал учить их, что Сыну людской большое количество должно пострадать, быть отвергнуту старейшинами, книжниками и первосвященниками, и быть убиту, и воскреснуть в третий сутки (Мк. 8:31; Мф. 16:21; Лк.

9:22; ср. 24:26).
Надлежит не только по законам людской неприязни и злобы. Смерть Господа в полной мере свободна. Никто не отнимает судьбе у Него. Он сам думает душу Собственную, по Собственной власти и воля (Ин. 10:18). По катехизическому определению, Он страдал и погиб не вследствие того что не имел возможности избежать страдания, но по причине того, что восхотел пострадать. Восхотел не только в смысле необязательного долготерпения, не в том лишь смысле, что попустил совершиться на Собою беснованию неправды.

Не только попустил, но изволил… Погибнуть надлежало по закону Божию, по любви и закону правды. Это не необходимость безнравственного мира, это — необходимость Божественной любви. Таинство крестное начинается в вечности — в недоступном для твари святилище триипостасного Божества. Потому и говорится о Христе как об Агнце, предопределенном прежде основания мира (1 Пет.

1:19) а также закланном от сложения мира (Откр. 13:8). Как сказал Филарет Столичный: Крест Иисусов, сложенный из буйства язычников и вражды иудеев, имеется уже тень и земной образ этого небесного Креста любви [8].

В эту Божественную необходимость крестной смерти еле проникает людская идея.
О Крестной тайне Церковь свидетельствует не в однозначных догматических формулах. И до сих пор она повторяет богодухновенные слова Нового Завета, слова апостольской проповеди, говорит в образах и описательно. Это вследствие того что тяжело отыскать слова и словесные формулы, которыми возможно было бы совершенно верно и исчерпывающе выразить великую тайну благочестия. И в первую очередь запрещено всецело раскрыть суть Крестного таинства в одних лишь этических категориях.

Моральные и тем более правовые понятия остаются тут неизменно лишь бледными антропоморфизмами. Это относится и к понятию жертвы. Жертву Христову нельзя понимать лишь как пожертвование… Это не растолкует необходимости смерти, потому что вся жизнь Богочеловека была постоянной жертвой. Отчего же не хватает пречистой Жизни для победы над смертью, и смерть побеждается лишь через смерть?

Помимо этого, имеется ли смерть для праведного Богочеловека жертва в смысле отказа от блага жизни — особенно в предвидении воскресения в третий сутки? Суть крестной смерти не открывает до конца и мысль Божественной справедливости, justicia vindicativa.
В понятиях уравнения и счёта, удовлетворения и возмездия нельзя исчерпать любви Крестного и тайну отречения. В случае если ипостасным соединением с Божеством вечно усилена значимость смерти Христовой, разве не в той же мере умножены в силе и вся Его жизнь, и все Его дела — дела не только как Праведника, но и как Богочеловека? Разве Его дела не покрывают с избытком как лукавое неделание, так и все безнравственные деяния падшего человечества?

Наконец, в Крёстной и страстях смерти нет той честной необходимости, определяемой Законом, которая была бы в каждой смерти праведника. Потому что это не страдания и смерть человека, силою внешней поддержки усовершившегося в послушании и терпении и тем стяжавшего от Всевышнего громадную благодать. Это — страдания Богочеловека, страдания непорочного людской естества, уже обоженного восприятием в ипостась Слова.
Не растолковывает этого и мысль заместительного удовлетворения, satisfactio vicaria западной схоластики. Не вследствие того что нереально замещение. Но вследствие того что Всевышний не ищет страдания твари, а скорее скорбит о них. Как может карательная смерть пречистого Богочеловека быть упразднением греха, в случае если смерть по большому счету имеется возмездие за грех, и смерть властвует лишь в безнравственном мире.

Разве справедливость стесняет любовь и милосердие так, дабы нужна была Крестная смерть для освобождения милующей любви Божией от запретов уравнительного правосудия… Все эти сомнения с силою и дерзновением выразил уже святитель Григорий Богослов в собственном известном Пасхальном слове (которое, кстати сообщить, по Типикону положено в качестве первого уставного чтения за Пасхальной Заутреней, на третьей песне):
Кому и для чего пролита сия излиянная за нас кровь — кровь великая и преславная, кровь Всевышнего, и Архиерея, и Жертвы… Мы были во власти лукавого, реализованные под грех и сластолюбием приобретшие себе повреждение… В случае если цена искупления дается не иному кому, как содержащему во власти,- задаю вопросы: кому и по какой причине принесена такая цена… В случае если лукавому, то как сие оскорбительно…

Разбойник приобретает цену искупления, приобретает не только от Всевышнего, но и самого Всевышнего — за собственный мучительство приобретает такую безграничную плату, что за нее справедливо было пощадить и нас… В случае если же Отцу, то, во- первых, — как именно? Не у Него мы были в плену… И во-вторых, по какой причине кровь Единородного приятна Отцу, Что не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, давши овна вместо жертвы, одаренной словом.
Собственными вопросами святитель Григорий желает продемонстрировать необъяснимость Крестной смерти в плане уравнительной справедливости. Он не оставляет вопроса без ответа и заключает: Из этого видно, что приемлет Папа не вследствие того что потребовал либо имел потребность, но по домостроительству и вследствие того что человеку необходимо было освятиться человечеством Всевышнего [9].
Спасение имеется не только прощение безбожника, не только примирение Всевышнего с ним. Спасение имеется спасение человека от греха и от смерти. И спасение исполнилось и совершилось на Кресте, кровию Креста (Кол.

1:20) [10]. Не только Крестным страданием, но и Крестною смертью. Это было разрушением смерти.

И осознать это возможно лишь из смысла смерти [11].
Крестная смерть — упразднение катастрофы греха.
Создан человек для нетления, сотворен и призван к общению Божественной судьбе. И как человеку, созданному по образу Божию, в самом акте творения дано было бессмертие… Так как одно из благ Божеского естества имеется вечность,- растолковывает святитель Григорий Нисский,- то надлежало, дабы устроение отечественной природы не было лишено в ней участия, но дабы она сама в себе самой имела бессмертие и положенной в нее силою познавала Превысшего и взяла вечности Божией [12].

Бессмертие дано было человеку как возможность — и она должна была быть осуществлена его творческой свободой, в стяжании Духа. В грехопадении закрылась эта возможность для человека. Человек омертвел, стал смертен.

Самое грехопадение имеется уже смерть как удаление от бессмертия и единого источника жизни, как совлечение животворящего Духа. Общение с Всевышним имеется свет и жизнь, — сказал священномученик Ириней,- и отделение от Всевышнего имеется смерть [13]. И прародители погибли, когда согрешили и стали должниками смерти — потому что сутки творения один [14].
Грех имеется, в первую очередь, отпадение от Всевышнего, самозамыкание и самоутверждение. Как раз через грех смерть вошла в мир (Рим. 5:12). В отдалении и отделении от Всевышнего людская природа расшатывается, разлаживается, разлагается. Самый состав человеческий оказывается нестойким и непрочным. тела и Связь души делается неустойчивой.

Тело преобразовывается в гробницу и темницу души… тела и Разлучения души, слабо скрепленных между собой, делается неизбежным.

Правонарушение заповеди возвратило человека в естественное состояние, — сказал святитель Афанасий, — дабы, как сотворен он был из ничего, так и в самом бытии со временем по всей справедливости потерпел тление. Потому что созданная из ничего тварь, существуя над пропастью ничтожества, готова неизменно в нее низвергнуться. Тварь, — говорит святитель Афанасий, — имеется естество немощное и смертное, текучее и разлагающееся. И от естественного тления оно избавляется лишь силою благодати, присутствием Слова. Исходя из этого разлучение с Всевышним приводит тварь к распаду и разложению [15]. Мы погибнем и будем, как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать (2 Цар. 24:14).
Человек в грехопадении стал смертен, и вправду умирает. И смерть человека делается космической трагедией. Потому что в умирающем человеке природа утрачивает собственный бессмертное средоточие и сама как бы умирает в человеке.

Человек забран от природы, сотворен из персти земной. Но Всевышний вдунул в него дыхание судьбы… Для того, растолковывает святитель Григорий Нисский, дабы земное совознеслось с Божественным и, через срастворение дольнего естества с естеством надмирным, единая некая благодать равночестно проходила по всей твари [16]. Человек имеется некоторый небольшой мир, в нем соединяется каждый род судьбы — в нем, и лишь в нем всю землю соприкасается с Всевышним [17].

И потому отступление человека отчуждает от Всевышнего всю тварь, опустошает ее, как бы ее обезбоживает. Грехопадение человека расшатывает строй и космический лад. Грех имеется нестроение, разлад, бесправие…

И потому, по образному выражению церковной песни, солнце лучи скры, луна со звездами в кровь преложися, бугры встрепеташа, егда эдем заключися [18].
Строго говоря, умирает лишь человек. Само собой разумеется, смерть имеется закон природы, закон органической судьбе. И омертвение человека свидетельствует как раз его ниспадение либо вовлечение в круговорот природы [19].

Но лишь для человека смерть противоестественна и смертность имеется зло. Смерть ранит и уродует лишь человека. В родовой жизни бессловесных смерть имеется только естественный момент в становлении рода, имеется скорее выражение рождающей силы судьбы, нежели немощи.

И лишь с грехопадением человека смертность приобретает ужасный и ужасный суть — природа как бы отравляется трупным ядом людской разложения… В природе смерть имеется только прекращение особого существования. В людской мире смерть поражает личность.

И личность имеется что-то несоизмеримо большее, чем индивидуальность либо особенность.
В собственном смысле слова, смертным и тленным делается лишь человеческое тело, лишь оно может распадаться, тлеть. Но умирает не тело человека, а целый человек. Потому что человек органически сложен из тела и души.

И ни душа, ни тело в раздельности не образуют человека. Тело без души имеется труп, а душа без тела — призрак. И одной органической одушевленности еще не хватает для жизни людской тела. Человек не есть бесплотный дух, не есть некоторый демон бестелесный, заключенный в темницу тела.

Как ни загадочна тела и связь души, яркое сознание говорит об органической цельности психофизического состава человека. И потому тела и разлучение души имеется смерть самого человека, прекращение его целостного, фактически людской существования [20].
Потому тление и смерть тела имеется некое помрачение образа Божия в человеке. И как раз об этом говорит Дамаскин в собственном превосходном погребальном каноне: Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробах лежащую, по образу Божию созданную отечественную красоту, безобразну, бесславну, не имущу вида. Дамаскин говорит не о теле человека, но о живом человеке… Отечественная богообразная красота — это не тело, но человек.

Именно он имеется образ неизреченной славы Божией, кроме того под язвами прегрешений [21]. И в смерти раскрывается, что человек — это разумное изваяние Божие, по выражению священномученик Мефодия [22],- имеется труп: яко наги кости человек, червей смрад и снедь. В этом таинственность и загадочность смерти… Воистину имеется таинство смертное: как душа от тела нуждею разлучается, от сочетания и состава естественного альянса Божественным хотением разделяется… О, чудесе!..

Како предахомся тлению… Како сопрягохомся смерти!
В страхе смерти, пускай довольно часто трусливом и чёрном, отражается некоторый глубочайший метафизический трепет, а не только безнравственная привязанность к плоти мира. В страхе смерти отражается пафос людской цельности… В мечтах о развоплощении языческих философов кроется мечтательное недопонимание.

Не зря древние отцы указывали на тела и соединение души в человеке как на аналогию и образ неразделенного Богочеловеческого единства природ во Христе. Аналогию возможно обернуть: и о человеке по аналогии возможно сказать как о единой ипостаси в двух природах, и как раз в двух, не только из двух… В смерти если не распадается, то надламывается двуединая людская ипостась.

Из этого рыдания и причина плача. Кошмар смерти снимается лишь надеждой воскресения.
Благодаря Христу, смерть имеется не только самораскрытие греха, но и начинающееся воскресение… Всевышний не столько наказывает смертью, сколько врачует падшее человеческое естество. И не только в том смысле, что ею Он пресекает порочную и безнравственную судьбу. Самое омертвение человека Всевышний обращает в средство врачевания. В смерти человеческое естество очищается и предвоскресает.

Таково неспециализированное вывод отцов Церкви.
С особенной силой выражено оно святителем Григорием Нисским. Промыслом Божиим отправлена людской природе смерть, — говорит он, — дабы по очищении от порока в разлучении тела и души, через воскресение человек опять был воссоздан здравым, бесстрастным, чистым, свободным от всякой примеси порока. Это, в первую очередь, врачевание тела. В смерти Всевышний как бы переплавляет сосуд отечественного тела. Свободным движением воли мы вступили в общение со злом, и к нашему составу примешалась отрава порока.

Исходя из этого сейчас, подобно некоему скудельному сосуду, человек разлагается в почву, дабы по очищении от воспринятой им скверны через воскресение он мог быть опять возведен в начальный вид… Исходя из этого смерть — не зло, а благодеяние [23]. Сейчас почва как бы засеменяется людской прахом, дабы силою Божией произрастить его в последний сутки … Смертные останки человека предаются почва для воскресения… Самая смерть содержит возможность воскресения [24].

Но реализуется эта возможность в Первенце из мертвых (1 Кор. 15:20). Лишь в силе Христова воскресения упраздняется смертная скорбь.
Искупление, имеется прежде, всего победа над смертью и тлением, освобождение человека от рабства тления (Рим. 8:21), восстановление стойкости и первозданной цельности людской естества. Завершение искупления — в чуде воскресения. Осуществится оно во общем оживлении, в то время, когда последний неприятель истребится — смерть (1 Кор. 15:26).

Но воссоединение людской состава вероятно лишь через воссоединение человека с Всевышним. Лишь в Всевышнем вероятно воскресение… Мы не могли в противном случае воспринять нетление и бессмертие, как соединившись с Бессмертием и Нетлением, — сказал священномученик Ириней, — дабы тленное было поглощено нетлением. Лишь через воплощение Слова раскрывается надежда и путь воскресения [25].
Еще определеннее говорит святитель Афанасий: Божия благость не имела возможности попустить, дабы разумные существа, в один раз созданные и причастные Божественному Слову, погибли и через тление возвратились в небытие. Отмена заповеди нарушила бы правду Божию. Покаяния было не хватает: Покаяние не выводит из естественного состояния, но лишь прекращает [последующие] грехи. Но человек не только согрешил, но и впал в тление.

И потому Всевышний- Слово нисходит и делается человеком, принимает отечественное тело, дабы людей, обратившихся в тление, опять возвратить в нетление, и оживотворить их, уничтожая в них смерть [26]. Потому, что смерть привилась к телу, стало нужным, дабы и жизнь привилась к нему, дабы оно свергло с себя тление, облекшись в судьбу. Если бы Божие повеление не допустило отечественному телу погибнуть, — говорит святитель Афанасий, — оно все же оставалось бы смертным и тленным по неспециализированному закону тел. Лишь через облечение тела в бесплотное Слово Божие оно прекратило подлежать смерти и тлению, облекшись судьбой, как некой несгораемой оболочкой, потому что ризою имеет Жизнь [27].

Так, по мысли святителя Афанасия, Слово стало плотию, дабы упразднить тление в людской естестве… Смерть побеждается либо искореняется лишь явлением Судьбы в истлевающем теле, необязательной смертью оживотворенного тела. Слово воплощается для упразднения смерти в плоти — вот главная идея святитель Афанасия: для принятия смерти имел Он тело, и лишь через смерть вероятным стало воскресение [28].

И это не только богословское вывод святителя Афанасия — это вера Церкви [29].
Домостроительную обстоятельство Крестной смерти необходимо видеть в смертности человека. Богочеловек проходит через врата смерти, дабы устранить тление. Собственной смертью Он стирает силу и власть смерти: Смерти державу стерл еси, Сильне, смертию Твоею. Гроб делается источником отечественного воскресения, по причине того, что Богочеловек смертию смерть разруши.
Тайна креста.
В послании к Иудеям апостол Павел изображает привлекательное дело Богочеловека как Первосвященническое служение. Христос приходит в мир сотворить волю Божию. Духом вечным Он приносит Себя в жертву и Собственной кровью очищает человеческие грехи.

С кровию Собственной, как с кровью Нового Завета, Он проходит небеса и входит в самое Святилище, за завесу… За претерпение смерти увенчивается честью и славою, и садится одесную Всевышнего окончательно… Жертвоприношение начинается на земле и завершается в небесах, где Христос предстал и просит за нас Всевышнему как вечный Первосвященник. Первосвященник будущих благ, как Архиерей отечественного исповедания, как литург святилища и истинной скинии Божия…

Через смерть Христа раскрываются силы либо возможности будущего века… В крови Иисуса раскрывается путь новый и живой, путь в тот вечный покой, каким почил Всевышний от дел Собственных.
Так Крестная смерть имеется жертвоприношение, не только жертва. И приносить жертву не означает лишь жертвовать. Кроме того с моральной точки зрения суть жертвы не в одном лишь отречении либо отказе, но в жертвенной силе любви. Жертва имеется не столько пожертвование, сколько посвящение — дар и приношение… И совершающая сила жертвы имеется как раз любовь (ср.: 1 Кор.

13:3).
Но жертвоприношение имеется больше, чем свидетельство любви — оно и священнодействие… Крестное жертвоприношение имеется жертва любви — Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в жертву и приношение Всевышнему, в благоухание приятное (Еф. 5:1). И эта любовь не есть лишь милосердие и сострадание к падающим и обремененным.

Христос предает себя не только за грехи мира, но и для отечественного прославления. Он предает Себя не только за безнравственное человечество, но за Церковь — дабы очистить ее и освятить, дабы соделать ее святою, славною и непорочною (Еф. 5:25-27). Сила жертвоприношения — в его очищающем и освящающем действии. И сила Крестной жертвы в том, что она имеется путь славы.

В ней прославляется Сын Человеческий, и Всевышний прославляется в Нем (Ин. 13:31). Первосвященническая молитва Господа была о жизни и славе: Славу, которую Ты дал Мне, Я дал им (Ин.

17:22). В этом выполнение жертвы… Так надлежало Христу пострадать и войти в славу Собственную (Лк. 24:26).
Сила Крестной смерти не в том, что это смерть неповинная, но в том, что это смерть Богочеловека… Дабы нам ожить, — говорит святитель Григорий Богослов, — мы имели потребность в Всевышнем, воплотившемся и умерщвленном [30]. В этом ужасное и преславное таинство Крестной смертью…

На Голгофе священнодействует воплощенное Слово… и приносит в жертву Собственный собственное человеческое естество, от зачатия воспринятое Им в нераздельное единство Его Ипостаси и в этом восприятии восстановленное во всей первозданной непорочности и чистоте… Во Христе нет особенного людской лица: имеется всецелая полнота людской природы, но нет людской ипостаси…

И на кресте умирает не человек. Страдал и подвизался подвигом терпения не человек малоз

Преображение (Одесса). От 8 ноября. Протоиерей Георгий Флоровский. Часть 1


Интересные записи на сайте:

Подобранные по важим запросам, статьи по теме: